- ... Сидим мы, значит, в кустах... а дождина так и льет, за воротом уже лягушки квакают, того и гляди, сам забулькаешь и поплывешь, загребая, как бы это по-латински сказать, тестикулами...- рассказчик довольно хрюкнул, утирая выступившую на кончике носа влагу, удовлетворенно оглядывая покатившихся со смеху спутников; затем хмыкнул и продолжал.- И тут, смотрим, словно из-под земли вырастает здоровенный детина, и задрав свою, юбку, начинает... И, клянусь, прямо на рожу Хэйля!
- Ой, погоди! Не могу, не могу!- фыркая от смеха, как загнанный конь, и гремя всей навьюченной амуницией, один из спутников гордого собой рассказчика даже остановился, чтобы переждать приступ веселья. Но веселая икота не давала ему успокоиться: зычно прочистив горло, здоровяк, ничем не уступавший ирландскому герою военной байки, которой развлекались в дороге посланцы замка Клайд, с досады даже сплюнул наземь. За эту смешливость, вспыльчивый, как огонь, но отходчивый нрав, да еще за то, что в бою он мог ударом дубины свалить наземь лошадь вместе с всадником, товарищи особо ценили его в военных походах.
Но сейчас от внезапной остановки они, похоже, испытали только досаду.
- Пошли, Гладис!- пнул смешливого здоровяка под зад один из спутников.
- Да погоди!- тот все стоял, согнувшись, и только по-волчьи ощерил зубы в ответ на эту внезапную "ласку".
- Чего годить, тебе не родить! Пошли! Пока ты здесь торчишь, небо на землю обвалится.
- Да пусть хоть валится на твою тупую башку!- почувствовав, наконец, что растревоженные смехом внутренности встали на место, великан выпрямился, окинув грозным взглядом товарищей, уже приладившихся отвесить ему еще одного пинка.- Не робей, пока в Ллейне хотя бы одна девка осталась, ты без ночлега не останешься.
- Так до того Ллейна уже, поди, тыща лиг ворону по прямой, да все лесом. Пошли, пока принц не велел тебя спихнуть в овражек, на корм медведям.
- Тебя как бы не спихнули!- словно только что вспомнив, где находится, вяло проворчал смешливый воин, косясь на изрядно отдалившуюся от них высокую фигуру всадника, не участвовавшего в общем веселье.

... Всем им, кто не побоялся рискнуть головой и сопровождать Тристана во враждебные ирландские земли, уже был хорошо известен и нрав, и обычай наследника: если тот желал оставаться наедине со своими мыслями, немногие бы рискнули соваться к нему со своим весельем или своими делами.
Племяннику Марка и вправду было невесело: ни солнечный день, ни сверкавшая вокруг, словно редкий заморский шелк, молодая зеленая травка, ни распускающиеся почки, ни пение птиц не радовало его сердца, пребывавшего в тревоге и непонимании. Или... радовало, но как-то очень по-своему? Нет, Тристан, много наслышанный о величии Короля, рад и счастлив был убедиться, что где-то в Британии есть еще тишина и порядок, что где-то еще можно без опаски, не держа руку на гарде меча, ехать по лесу, любуясь цветеньем земли... но слишком уж этот мир, расстилающийся перед глазами, не был похож на страну, откуда они совсем недавно прибыли.
Говорят, в детстве солнце кажется особенно ярким, а Корновия из всей Британии более прочих принципатов обласкана обилием солнечных дней - но для Тристана в воспоминаниях свет, лившийся с небес родины, всегда был рассеян, словно притусклен маревом нищеты, обретшими зримый облик страданиями простого люда, молитвами, в изобилии устремлявшимися к глухим богам. Или же Ллейн, где нельзя обежать глазами горизонт, чтобы не наткнуться на дым от пожарища, учиненного ирландцами или пиратами - и редкая весна не обходится без осады очередной крепости, без разоренной деревни, без красной от пролитой крови, в вовсе не зеленой травы, без похоронного дыма, без ладанного тумана в церквях христиан...
Что же, с одной стороны он был рад, что Верховный король не мытьем так катаньем навел порядок хотя бы в своих собственных землях - но зачем, почему он не поможет тем, кто кричит, кто смертельно страждет его помощи, тем, кто захлебывается от боли, тем, чьи глаза выела соль морских волов и пепел разгребаемых похоронных костров?
Мужчина тряхнул головой, хмуря брови, понукая пяткой коня, разомлевшего от теплоты клонящего к закату солнца. Возможно, когда-нибудь ему повезет, и он задаст этот вопрос Артуру, о дворе которого в принципате рассказывали шепотом возле костра, как о каком-нибудь земном чуде. Что стены в его столице белы, как неоскверненный снег, что башни его замка сияют золотом; что дамы и девы в нем прекрасны и добры, и что воины там меряются силой не с кровожадными противниками, а друг перед другом, на золоченом оружии...
- Мой лорд, может быть, пора выбирать место для ночлега?- подал голос Аргайл, самый молодой, а потому самый беспечный из его спутников. На него тут же шикнули старшие, но дело было уже сделано: слегка дрогнув плечами, как человек, просыпающийся ото сна, Тристан повернулся в седле, придерживая коня.
Взгляд темных глаз обежал спутников.

Их было шестеро. Не слишком-то великая свита для принца, и уж тем более невеликая - для свата, едущего сговаривать невесту из вражьего клана за престарелого короля. Однако сердце его болело и от того, что он увел этих-то шестерых, лишив войска герцога нескольких надежных клинков, а семьи - возможности схоронить своих кормильцев в родной земле, ежели что-то случится, и им не судьба воротиться назад.
Этими мыслями, однако, он хотел делиться с товарищами менее, чем любыми другими.
- Ночевать? Ты никак, ногу натер,- прищуривая глаза, корновец ухмыльнулся, показывая товарищам, что не упустил ни слова из их давишнего разговора.- Неужто готов завалиться спать там, где нет ни одной окрестной юбки?
Вопрос вызвал на лицах бывалых воинов довольные улыбки: дерзость, с которой приятель вторгся в уединение принца, получила достойное вознаграждение. Но идея устроиться на ночлег, по-видимому, уже завладела их помыслами, потому что тот самый верзила, что недавно скалил зубы на шутника, теперь поддержал его, произнеся:
- Милорд, места незнакомые, и сколько идти нам еще до ближайшего селения, неизвестно. Между тем вон та низинка в буковой роще мне кажется подходящей для того, чтоб развести в ней костер и поставить пару силков на жирных кроликов. Сдается мне, никто не отказался бы от изрядной похлебки. Что скажете?
Тристан только рассмеялся в ответ. Солидный, ученый вид, который старался напустить на себя этот воитель, выпивавший махом пинту эля и обычно довольствовавшийся совершенно другими словами в разговоре не-с-принцем, веселил и трогал сердце одновременно, словно попытка волкодава укрась кусок дичи из хрупкой посуды.
- Как скажешь, Аргайл,- разминая шею, затекшую в долгом пути, проговорил он, делая спутникам знак свернуть с лесной дороги, по которой они двигались.

Отредактировано Тристан (2014-07-11 21:08:26)

- Нарушила... не нарушила... разберемся,- бормотал тем временем мужчина, примеряясь, как бы ловчее перехватить девчонку. Выглядела она совсем молодой, хотя этих бродяжек поди-разбери, все на одно лицо: глазки в слезах, пук волос да вши, потом год не отскребешься. Однако ж бывалый вояка не преминул похлопать незнакомку по всем местам, включая и тощий зад.
- Это что это у тебя?
Вопрос бы вызван отнюдь не внезапно открывшимися уроженцу севера женскими прелестями, а обнаружением котомки с дичиной, которой было явно многовато для одной пленницы.
Хотя советником к герцогу отважного следопыта едва бы взяли, сделать просто вывод он сумел.
- Ты не одна?
- Эй, Рыжий, ты застрял там, что ли?- смеющийся голос прервал допрос, даже не дав ему толком начаться. Следом послышался взрыв хохота, говоривший о том, что предположения, каким местом и за что зацепился уроженец Ллейна в местных лесах, последовали сразу и в больших количествах.
Засопев, мужчина рванул пленницу за собой.
- Ну-ка, пошли.

... Лошадь нервно переступала ногами, кося бархатными глазами по сторонам. Ее ноздри вздымались и опадали, как будто закатный ветерок нес опасный запах, недоступный человеческим чувствам. Оглаживая вздрагивающие бока, Тристан бросал короткие взгляды через лошадиную спину. Лисица? Волчье гнездо? Или что-то другое скрытое в этих лесах, по которым, как говорили, еще бродят легконогие девы-с-озер?
Тристан не верил в сверхъестественные силы, насколько можно не верить в них, живя ребенком на краю света и ночами слушая страшные сказки про могучих драконов и коварные блуждающие огоньки, вовлекающие неосторожных в Хороводы Великанов, где они остаются навек, блуждая в невидимых лабиринтах, сами превратившиеся в призраков, недоступные глазу человека. Но детство прошло, и страхи, холодными волнами пробегавшие по чумазой спине мальчика, сменились куда более понятными вещами; никакие крики бэнши, никакая тень от крыльев в высоком небе не смогла больше обжечь душу так же, как глаза вдов или предсмертные метания девочек, которых в очередь насиловали пираты с Инис Мон.

- Милорд принц...
Оклик заставил его слегка вздрогнуть и обернуться. И тут же, словно в темном зеркале, мужчина увидел перед собой одну из тех, о ком только что думал: безродную бродяжку, чье замаранное личико так было похоже на десятки других лиц.
- Отпусти ее.

Отредактировано Тристан (2014-07-15 09:33:19)

По лицу Тристана прошла судорога - как будто трещина на камне, который обдало слишком сильным жаром, или, напротив, чудовищным холодом. Он даже подался назад, словно отгораживаясь от видений, от сотен призраков, хором застонавших в памяти, где-то в ночной темноте тянущих к небу бесплотные руки. Разве не лился этот крик, как балладный припев, над всею западной границей; разве не его повторяет, хотя бы раз в жизни, любое человеческое существо?
"Не убивайте! Не убивайте!"
Но миг прошел, и принц выпрямился, гордо закидывая голову, словно одним только видом желая всем, каждому доказать, что не все сильные стремятся порвать в куски слабого. Может быть, каждый третий, каждый второй, каждый первый - но только не он. Не он.
- Кто смеет без суда убивать свободных в землях Верховного короля?- тон, каким это было брошено, заставил всех спутников корновийца вытянуться, словно внезапно они все ощутили, почувствовали кожей, что явились в страну, где законы правдивы, а владыка так мудр и преисполнен человечности, как это не удавалось ни одному из королей мира - разве что самому Христу. Больше того, на какое-то мгновенье, все эти люди, еще недавно горланившие срамные песни и развлекавшие много раз слышанными историями, осознали себя чуть ли не важными господами. Как-никак, герцогские сваты, посланцы в дом самого короля!
Гладий коротко пнул по икре Рыжего, и тот выпустил кроликов, шлепнувшихся в траву с глухим звуком; на несколько мгновений в низине повисло молчание.
Нарушил его Тристан, сильнее всех смутившийся от внезапной торжественности.
- Мы не воры. Если тебе нужны деньги за кроликов, мы заплатим. Бэда,- повернулся он к одному из спутников, выполнявшему в маленьком отряде роль казначея (вовсе не потому, что руки благородного лорда не должны прикасаться к презренному злату, а по причине прозаической: денег у этого самого "лорда" теперь едва бы достало, чтоб заплатить за ночлег в приличной таверне).- Бэда, дай ей... сколько положено.
С этими словами корновиец отвернулся, то ли посчитав, что беседа с перепуганной бродяжкой окончена, то ли не желая в очередной раз получить подтвержденье того, насколько плохи их собственные дела. Но Рыжий, которому жаль было расставаться с добычей, не содрав с нее шкурку, или не ощипав ее, как последнего чахлого куренка, что повар подает в неурожайный год на господский стол, от этих слов незамедлительно встрепенулся, проговорив:
- Сэр Тристан... принц? Коль скоро она... того.. этого... то, может, хотя бы дорогу покажет? Далеко отсюда до твоего селения, как его там? Болотное или Навозное? Успеем до ночи-то? Все же лучше, чем на холодной земле бока отбивать,- словно оправдывая самоволие, мужчина взглянул на своего предводителя, а потом обежал взглядом товарищей; те дружно кивнули.

Может быть, горячность, с какой бродяжка вызвалась помогать незнакомцам только по одному заверению в добрых намерениях, или, действительно, ее имя, или, быть может, шепот духа-хранителя, который иногда достигает ушей и самых бесчувственных, самых неосторожных авантюристов, может быть что-то одно или все вместе, заставило Тристана мгновенье помедлить, прежде чем принять неожиданно подоспевшую помощь девицы. Но опасения Неметоны не сбылись: принц, пусть и медленно, но наклонил голову, выражая согласие,- и лишь, повернувшись к своей лошади, которая громко фыркнула, словно выражая недовольство решением господина (опять под седло, опять, вместо того, чтобы пастись на молодой травке, брести по камням, тереться боками о кустарник и принимать хлесткие объятия ветвей), спросил, сдвинув темные брови, и словно намереваясь рассеять последние опасения:
- А что ты сама делаешь здесь, далеко от людей и жилья, в это позднее время?

... Впрочем, этот вопрос не решал уже ничего. Ободренные вестями о скором ночлеге - ночлеге под кровом после многих ночей на сырой земле, прямо под звездами, ночей, когда воспаляются или начинают ныть старые раны - спутники Тристана уже вовсю собирали пожитки, с мгновенным лишь сожалением разоряя то, что соорудили сами за короткое время, прошедшее с начала привала. Человеческое жилье значило огонь, у которого можно греться, не опасаясь диких зверей и разбойников, которых не мог извести и самый великий король, хлеб, пусть самый постный, мякинный, но не превратившийся в сухари - и, как знать, может быть, теплый бок крестьянской девки или вдовицы, которой прискучило коротать ночи в холодной постели. Даже если бы прямо сейчас бродяжка им сообщила, что по пути деревеньку придется отбить от компании мародеров, это только ускорило бы общие сборы.

Конь принца был мгновенно оседлан. Все еще дожидаясь ответа (внимательный взгляд напоминал об этом девице, покалывая ее неожиданной настороженностью) наследник герцога Марка вскочил верхом и уже в упор уставился на проводницу.

Вопреки ожиданиям, повествование не произвело на предводителя отряда сильного впечатления. Таких историй любой пограничник на севере наслушался вдоволь; на месте ран, что они наносили вначале, уже давно заскорузла и перестала болеть невидимая мозоль. И так было видно, что у девчонки, имя которой он не хотел произносить даже про себя, ибо от него шел холодок, нет ни отца, ни матери, и ее единственный кров - неспешно темнеющее над головой небо. Бродяжка, каких сотни, как ягод в лесу в урожайный год, протяни руку - наполнится горсть, вот только сок их похож на яд, потому что замешан на горьких слезах.
Но... что-то не позволяло Тристану, раз уцепившись за ниточку тревоги, выпустить из рук ее темный клубок. И хотя он готов был поверить словам девчонки о том, что король и его люди сумели укротить нрав грабителей недалеко от столицы, в какой-то момент его взгляд сам нашел глаза Гладиса, а пальцы взлетевшей к лицу руки оттянули на миг нижнее веко.
На безмолвном языке, коим пользовались пограничники, и который не раз спас им жизнь, этот жест означал: "Следить в оба".

... Между тем на землю упали сумерки, густея, словно черничный сок; золотая полоса над горизонтом сменилась пурпуром, достойным императоров; глаз укололи первые стрелы звезд. Спутники Тристана спешились, предпочитая вести коней в поводу, и только он один остался в седле, безоговорочно доверяя своей серой кобыле, не подводившей его ни в одном походе, ни в одном бою. Принц несколько раз оглянулся через плечо на свой маленький отряд; ему ответили утверждающими кивками, давая понять, что предупреждение принято и все держат ухо востро. Хотя... вряд ли могло быть иначе.
- Так куда ты ведешь нас?- вполголоса, ибо смолкавшие звуки леса не располагали к тому, чтобы говорить в голос, спросил мужчина.

Серый конь всхрапнул, когда заслышавший ненавистное имя принц резко дернул поводья. Да, это имя он знал хорошо: пусть тот, кто носил его, давно был бы развеян над острыми скалами в пепле костра, погребен под каменными плитами, пошел ко дну на ладье, - иные слова, иные воспоминания обжигают, словно упавший на лицо кнут, болят, как зараженная рана.
Если память это омут - что за божество, забавляясь, швырнуло камешек на дно его памяти?
... Рука Тристана стиснула кожаный ремешок, ноздри раздулись. Гнев, ярость, ненависть, жажда мести, радость - не сладкая детская радость, но свирепая радость мужчины, нашедшего, наконец, своего врага - вихрем закружились в его голове, перехватывая дыхание, застилая взор багровыми тучами.

Но сказать или сделать он ничего не успел: серый рванулся, всхрапывая и едва не снеся с ног (так ему показалось) схватившуюся за стремя девчонку.
Это помешало ему расслышать тот звук, который так напугал юную спутницу; перебирая поводья, склонившись к конской шее, он принялся успокаивающе трепать Серого по быстро вздымающемуся боку.
Его вопрос обращен был к девчонке.
- Что? Что ты там...?- мужчина не договорил "слышишь", потому что и сам теперь понял причину испуга, охватившего бродяжку. На миг ему даже показалось, что он ощущает смрад гнилой плоти, окружающий проклятых; выпрямившись в седле, Тристан попытался различить что-нибудь впереди себя в кромешной темноте.
Товарищи принца дружно осенили себя знаками, защищающими от зла.
- Милорд... мы же не пойдем им навстречу?- шепотом, но пытаясь сохранить в голосе обычную уверенность (чтобы никто потом не подумал поддеть его тем, что герой из-за заблудившейся овечки со страху обгадил штаны), проговорил Аргайл.
- Ты прав,- корновиец потянул поводья, и Серый переступил с ноги на ногу, поворачивая, утягивая за собой все еще держащуюся за стремя бродяжку.
Понукаемые трепетом, который лепра вызывает в каждом здоровом человеке, солдаты направились прочь от дороги, стараясь не потерять тонкий перезвон колокольчиков - маленьких вестников беды.

Тристан успел спешиться, пока бродяжка взяла на себя переговоры. Рука Рыжего тотчас же перехватила поводья его коня, а двое воинов встали рядом, готовясь, если придется, защитить наследника своими собственными телами.
Пока стражник пялился на них, держа на отлете факел и щурясь ослепшими глазами, корновиец принял решение.
Отстранив Гладиса, плечи которого заслоняли и частокол с нерешительным дозорным, и само небо, принц шагнул вперед, отвечая на невысказанный вопрос:
- Мы люди герцога Марка, держим путь к верховному королю,- не называясь, но и не говоря неправды, повелительным тоном крикнул он.
- Среди нас есть добрые христиане!- тут же подхватил один из его спутников, видимо, сочтя, что единоверцам уж точно никак не откажут в кружке эля перед сном.

Там, наверху, видимо уже приняли решение. Рядом с первой головой появилась вторая: судя по ширине щек, стремившихся спелыми плодами улечься на плечи, и бороде, в которой блестели капли не иначе как того самого недопитого эля, этот божий человек оторвался от служения божеству, признанному всеми народами.
- Ночь на дворе,- лениво почесываясь, проговорил он.- Откудова нам знать, что вы не худые люди и не зачнете нам тут баб да детишкоф казнить? У нас тут и благородные леди случаются, так что не всякому можно входить-то.
- Это ты, что ли, благородная леди?- не сумев удержать за зубами язык, крикнул Аргайл. Общий смешок ллейнцев заставил любителя поздней выпивки побагроветь; он сделал угрожающее движение, перегибаясь через частокол и пытаясь разглядеть разговорчивого просителя.
- А ну-ка, возьмите их на прицел,- засопел он, обращаясь, как видно, к подтягивавшимся к месту действия прочим хранителям покой благочестивых людей. В ответ за частоколом что-то забормотало, послышались невнятные голоса, потом протопали ноги - а затем голова бородача исчезла из поля зрения, по видимости, чтобы выслушать доклад.
И он, судя по всему, услышанное ему не понравилось.
Видя, что удача на их стороне, Аргайл не смог удержаться.
- Эй, долго ждать-то вас тут? У меня уже оно, одно место, чешется. Может выйдешь, почешешь?- молодой воин приосанился было, но смолк под быстрым взглядом Тристана. Тяжело вздохнув, наследник Марка пообещал, погладив рукоять меча, покоящегося в перевязи на бедре.
- Смотри, Аргайл: если из-за тебя нам под забором ночевать придется, я тебя так почешу - мало не покажется.
- Так, милорд... принц... пока они там разбираются, уже и утро наступит.

... Глухо застучал деревянный засов, вынимаемый из скоб, затем вырезанная в частоколе дверца, скрипя ременной петлей, растворилась. Узкий луч факельного свете лег на траву, а затем в ореоле этого сияния появилась темная фигура. Бородач, оказавшийся коротышкой с косой саженью в плечах, упирая руки в бока, оглядел новоприбывших с напускной суровостью, лучше всех маскирующей собственные ошибки.
- Оставляйте оружие и проходите,- распорядился он, пытаясь углядеть, который из чужаков, стоящих перед ним, и есть языкатый оскорбитель. Впрочем, тот не заставил себя ждать.
- Глаза прочисти, дядя,- от возмущения у Аргайла щеки запылали что твои цветы мака.- Ты разве не видишь, что здесь благородный рыцарь?
- Кто? Уж не ты ли?- не упустил случая отыграться стражник. Казалось, он совершенно забыл о том, что ему вверена охрана беззащитных людей, паломников и больных, что нашли приют среди темного леса в стенах поселения, и что с частокола за ними уже не таясь наблюдают жадные до зрелищ воины.

Поняв, что перепалка может продлиться бесконечно, Тристан перехватил Серого под уздцы, и, не говори ни слова, направился к бородатому, преградившему вход в крепость. Его рука вцепилась в узел перевязи, давая понять, что принимает условия христианина - но Гладис в несколько гигантских шагов обогнал его, молча сунув в руки стражника вынутую из ножен спату.
Это движение вернуло бородача к его обязанностям; кивнув в знак того, что условия вступления на охраняемую территорию соблюдены, он махнул рукой, отдавая приказ своим помощникам открыть ворота.

... Эта беседа коснулась слуха Тристана и его спутников не сразу: занятые почти добровольным разоружением, они почувствовали себя голыми и босыми, ступив на чужую территорию - хотя, если уж говорить начистоту, ночным гостям не пришлось расстаться даже и с половиной имевшегося при себе вооружения. Самого принца стража и вовсе обошла стороной, словно бы не заметив длинного меча, удерживаемого на бедре богатой перевязью. И все же непривычное положение требовало поиска виновника и суда - и мало кто из людей Марка удержался от того, чтобы пинком или затрещиной не выразить бедолаге Аргайлу признательность за цену, уплаченную за ночлег.
- Сколько лет живу,- ворчал Брин, бритый наголо детина, спина и руки которого были сплошь покрыты шрамами от огня после столкновения с пиратами; тогда он чудом выжил и был излечен монахами христианами, а после и обращен, что не мешало ему таскать на шее целый ворох амулетов и ладанок.- Сколько лет живу на свете, но такого дурака, как наш Аргайл, не видал. Это ж надо где языком нашел чесать - перед стражей под стенами. Ты бы еще портки снял и голый зад им показал - от такого зрелища всех враз бы пустили. А ну бы как они нас стрелами утыкали?
- Да по тебе-то и в полночь не промахнешься!- огрызнулся бедняга, на которого свалилось неудовольствие всех товарищей; по молодости лет он еще не научился отмахиваться от него, как от назойливой мухи.- Задницу-то себе отожрал, по ней сам Хёд не промахнется!
- Так тебе и сподручнее - есть за что спрятаться!
- Спрятаться? Да я тебя сейчас..!- лицо Аргайла вновь вспыхнуло, он, сжав кулаки, развернулся к обидчику, явно намереваясь броситься на него.
Но рука, опустившаяся на его руку, а затем втиснувшееся между ним и ворчащим Брином плечо предводителя, подействовали мгновенно. Юноша стушевался, вспомнив, где и зачем находится, и попытался податься прочь; однако Тристан, обхватив его за плечо, повлек за собой, указывая на толпу, о которой вела разговор их ночная провожатая.

Посланцы герцога неторопливо приблизились к запруженной народом, несмотря на поздний час, площади; они все еще вели лошадей в поводу, что позволило без труда протиснуться сквозь толпу, чтобы занять место в первых рядах под ворчание тех, кто уже приготовился к интересному зрелищу.

Пока остальные спутники, не понимающие, в чем дело, пытались выяснить у соседей, что за нужда собрала всех в столь неурочный час, принц, не снимая отяжелевшей руки с плеч товарища, разглядывал осужденного, не говоря ни слова.
Выглядел тот, и правда, жалко. Ни напускной храбрости, ни гордого вида, который положен был бы благородному воину; нет, у столба сейчас стоял человек, много раз отводивший от других смерть, хорошо ее знавший, видевший, щупавший тощими пальцами - но, как и все, не приучившийся за свою короткую жизнь к мысли, что жизнь эта когда-нибудь да закончится. Не было нужны видеть его глаза, чтобы прочесть в них страх - страх и глухую тоску, тоску животного, знающего, что спасенья взять неоткуда, и, тем не менее, продолжавшего с надеждой смотреть ввысь.
Рыжый, видимо, разузнав все, что возможно, от томящихся в ожидании зрелища христиан, ныряя под конскими мордами, пробрался к нему и в коротких словах изложил происходящее.
- ...ждут, значит,- подвел он итог, сопровождая свой вывод гримасой одновременно отвращения и безнадежности.- Только чего ждут, непонятно. Уже бы отправили парня... туда... к праотцам, и разошлись, коль такие мирные. Христиане, одно слово!- он резко дернул плечами, не скрывая, что осуждает собравшихся ничуть не менее, чем самого приговоренного.
Принц ничего не ответил. Бросив поводья Аргайлу, он неторопливо направился прямо к позорному столбу.

... Кровь бросилась Тристану в лицо, на мгновение заставив ослепнуть и оглохнуть от темной ярости, от оскорбленной гордости, доставшейся ему от предков отца-римлянина. Он стиснул кулак, до этого мига лежащий на перевязи - и ременные узлы скрипнули под грубой кожей ладони. Товарищи корновийца переглянулись, Рыжый даже сделал шаг вперед, чтоб, если потребуется, охладить пыл возмущенного воина - но наследник Марка, глубоко вдохнув, справился сам.
Его лицо сделалось непроницаемым, как если бы внезапно из темноты на мужчину глянула пугающая Горгона Медуза, чье изображение завоеватели с юга любили наносить на свои панцири. Даже глаза, казалось, утратили человеческое выражение, скрывшись за непроницаемой тьмой. Высоко подняв голову, Тристан долгим взглядом обвел оскорбителя и сделал шаг вперед, все еще не обнажая оружия.
Единственное, что жило на этой маске бесстрастия, были губы. Они словно расползлись, искажаясь, кривясь, подобно трещине на могильной плите; стиснутая на перевязи рука разжалась - и стремительно взлетела вверх, отстегивая фибулу на плаще. Ткань с глухим шорохом соскользнула с плеч; кто-то из товарищей подхватил ее, прибирая, чтоб не мешалась под ногами.
Все понимали, что другого исхода, кроме как боя, уже не будет. И теперь, после этих слов, битва будет уже не за жизнь полунищего лекаря, а за честь первого принца Корновии и Ллейна.

... Между тем Тристан медленно распустил перевязь - в зловещей тишине, упавшей на площадь, каждое звук отзывался с утроенной силой - и, прежде чем дать ей соскользнуть по бедрам, держа за перекрестье, вынул из ножен свой меч. Свободной рукой сдернул с шеи тонкую алую ленту и, поцеловав, обвил ею рукоять.
Его спутники расступились, давая место, когда, не сводя глаз с противника, наследник Марка вышел на середину площади и по древнему обычаю воткнул оружие в землю почти на ладонь.
Тот, кто теперь выбьет меч, принимает вызов на поединок.

Выполнив этот ритуал, вдвойне возмутительный в стенах христианской обители, принц отошел к своим людям, на ходу стягивая дорожную одежду. Его рубаха, изрядно измявшаяся в дороге, натянулась, и затрепетала на ветру, словно парус. Теперь каждый мог видеть, что принц корновийский был жилист, словно оголодавший после зимы волк, однако, не худ, и широкоплеч. Юношеская гибкость давно покинула его, сменившись зрелой мощью;  Тристан, представший в эту ночь перед зрителями готовящегося поединка, не напоминал уже хлесткую лозу или шепчущийся с водой тростник, но был высоким, вытянувшимся на скале под богатыми солнечными лучами кленом.
Не облачаясь в доспехи, лишь убрав непокорные волосы под простой цирклет с белым камнем, он в непрерывном молчании ожидал, подтвердит ли противник свой вызов.

Отредактировано Тристан (2014-07-14 14:14:45)

... Выбор, сделанный христианином и осторожное прикосновение к лезвию его меча заставили Тристана поджать губы. Хотя разумом он понимал, что биться насмерть после долгой дороги и против явно превосходящего по силе противника - почти самоубийство, оскорбленная гордость взывала к отмщению, заставляя трепетать ноздри его прямого носа, прямого, словно на древней монете.  За время, потраченное здоровяком на подбадривание зрителей и снискание их любви, мужчина успел осмотреть место для поединка, насколько то позволяла мгла, и выдернуть меч из земли.
Сопровождающие принца воины попытались завладеть его вниманием; Аргайл, словно норовистый конь, едва не рыл ногой землю, порываясь занять место господина; Гладис демонстративно размял плечи. Однако вмешательство Рыжего, заступившего ему путь, а также крепкая хватка товарищей не дали им "встать между львом и его добычей" - как очень по-книжному, с глубоким убеждением выразился Бэда.

Тристан взял правостороннюю стойку - но потом, словно разминаясь, утаптывая под ногами рыхлую землю, развернулся к Йестину правым боком - как вдруг, словно спущенный пес, нанес быстрый удар по диагонали сверху вниз, понуждая противника выставить перед собой меч и открыть левый бок.
Затем прыгнул вправо, пользуясь меньшей длиной своего меча и полоснул лезвием по бедру христианина уже снизу вверх, на излете ударив противника почти что по самым рукам, близко к крестовине, в попытке выбить оружие.